Фрэнсис фукуяма биография. Доверие: социальные добродетели и путь к процветанию. Отход от неоконсерватизма

Фрэнсис Фукуяма. Иллюстрация: gvsu.edu

После окончания холодной войны и крушения Советского Союза Фукуяма получил широкую мировую известность благодаря своей книге «Конец истории и последний человек», в которой он провозгласил торжество либеральной демократии во всем мире конечной точкой социокультурной эволюции человечества. Его работа была переведена на более чем 20 языков мира и вызвала широчайший резонанс в научной среде и СМИ. Теперь прежний апологет глобального либерального миропорядка наблюдает его кризис и пытается осмыслить явление на частном примере США. С точки зрения Фукуямы, причиной упадка США является не сам по себе либерализм, а конкретная политическая модель американской демократии, ставшая источником дисфункции. Признавая ограниченность подобного подхода, тем не менее, следует признать, что в аспекте исследования функционирования государственного аппарата США предложенная статья Фукуяма содержит любопытные наблюдения. В целом, можно признать, что методология, предложенная им, может быть применена гораздо шире, не только к кризису любой демократической модели, но и авторитарной. Далее мы даем краткий пересказ весьма пространной статьи Фрэнсиса Фукуямы.

Специалисты государственного управления фиксируют стабильное ухудшение общего качества американского правительства в течение работы более, чем одного поколения. Ряд исследований деятельности федеральных служб рисует удручающую картину. Федеральные служащие, по всей видимости, более мотивированы компенсациями, чем выполнением миссий, которые не могут конкурировать по вознаграждению с бизнесом и некоммерческими организациями. Они недовольны и своим вознаграждением за работу, которая сделана хорошо, и отсутствием последствий за выполнение работы, которая сделана плохо. Сами бюрократические ведомства США работают на основе многочисленных и часто противоречащих друг другу мандатов Конгресса и судов. Благодаря этому они стоят американским налогоплательщикам значительную сумму денег, в то время как их достижения весьма сомнительны. Внутренняя система принятия решений бюрократических ведомств часто блокируется, а высокая степень морального духа персонала и сплоченности, отмечаемые в прошлом, утеряны. Бюрократическая автономия в США за рамками рутинного вмешательства Конгресса - это не плохо, а скорее хорошо, поскольку лучше обеспечивает профессионализм государственных служащих. Общий кризис управления в США Фукуяма рассматривает на конкретном примере истории одного федерального ведомства - Лесного ведомства США.

Политолог Сэмюэл Хантингтон использовал термин «политический распад» для объяснения политической нестабильности во многих новых независимых государствах после Второй мировой войны. Хантингтон утверждал, что социально-экономическая модернизация создает проблемы для «традиционных политических заказов», что приводит к мобилизации новых социальных групп, участие которых не может быть «размещено» в существующих политических институтах. Таким образом, политический распад вызывается неспособностью учреждений адаптироваться к изменяющимся обстоятельствам. Упадок во многом является условием политического развития: старое приходится ломать для того, чтобы открывать дорогу новому. Но переходы могут быть чрезвычайно хаотичными и жесткими, и не существует гарантий, что старые политические институты будут постоянно и мирно адаптироваться к модели новых условий. Подобное положение является хорошей отправной точкой для более широкого понимания явления политического упадка США.

Сама стабильность институтов является также источником политического упадка. Учреждения создаются для удовлетворения потребностей конкретных обстоятельств, но, когда обстоятельства меняются - учреждения не в состоянии адаптироваться. Одна из причин этого имеет когнитивную природу: люди развивают умственные модели устройства мира, и, как правило, придерживаются их даже перед лицом противоречащих им доказательств. Другая причина заключается в групповом интересе: институты создают благоприятствование «классу инсайдеров», которые оформляют статус-кво и противостоят давлению в пользу реформ.

Политический упадок, таким образом, происходит, когда учреждения не в состоянии адаптироваться к меняющимся внешним обстоятельствам либо из-за интеллектуальной негибкости, либо из-за власти нынешних элит, заинтересованных в защите своих позиций. Упадок может сокрушить любой тип политической системы: авторитарной или демократической. И в то время, как демократические политические системы теоретически имеют самокорректирующиеся механизмы, которые позволяют им реформироваться, они также открывают возможности по легитимизации деятельности мощных групп интересов, которые могут блокировать необходимые изменения. Это именно то, что происходит в Соединенных Штатах в последние десятилетия. Наблюдается, как многие из их политических институтов становятся все более дисфункциональными, и нет никакой гарантии, что ситуация изменится без значительного потрясения для политического порядка.

Макс Вебер утверждал о наличии различия между политикой и администрированием. Политика была сферой достижения конечных целей при условии соблюдения демократического оспаривания, а администрирование было сферой реализации, которая может быть изучена эмпирически и подвергнута научному анализу. В США реформа государственной службы, осуществленная в конце ХIХ века, исходила из подобной установки на основе предложений таких ученых и политических деятелей, как Фрэнсис Либер , Вудро Вильсон и Фрэнк Гуднау . Они полагали, что достижения тогдашнего естествознания вполне применимы для решения общественных проблем. Убеждение, что государственное управление может превратиться в науку, теперь представляется наивным.

Далее Фукуяма доказывает, что одним из источников упадка США является конкретная демократическая модель, принятая в основу функционирования американской государственности и не отвечающая требованиям современности.

В США действует закрепленная конституцией США модель демократии по Мэдисону.(1) По замыслу эта модель демократии должна была смягчать проблему «инсайдерского захвата» и предотвращать появление доминирующей фракции или элиты, которая сможет воспользоваться своей политической властью для установления тирании. Для этого власть распределяется среди конкурирующих ветвей власти, и этим создаются возможности для конкуренции между различными интересами в большой и разнообразной стране. Но демократия по Мэдисону часто не работает так, как это представляется в идеале. Элитные инсайдеры, как правило, имеют более высокий доступ к власти и информации, которую они используют для защиты своих интересов. А обычные избиратели не имеют ничего против коррумпированного политика, если в дело прямо не замешаны украденные деньги.

Когнитивная негибкость или предубеждения также сдерживают социальные группы от мобилизации в своих собственных интересах. Например, в Соединенных Штатах многие избиратели из рабочего класса поддерживают кандидатов, которые обещают снизить налоги на богатых, несмотря на то, что подобные сокращения налогов лишают их самих важных правительственных служб.

Различные группы, лоббирующие интересы производителей, сосредоточены на ценах на их продукцию, в отличие от обычных потребителей или налогоплательщиков, которые «рассредоточены», а цены на эти товары составляют лишь малую часть их бюджетов.

Либеральная демократия практически повсеместно связана с рыночной экономикой, которая имеет тенденцию производить победителей и проигравших и усиливать то, что Джеймс Мэдисон называл «разные и неравные способности приобретения собственности». Этот тип экономического неравенства сам по себе не плох, поскольку он стимулирует инновации и рост и происходит в условиях равного доступа к экономической системе. Однако это становится весьма проблематичным, когда экономические победители стремятся превратить свои богатства в неравное политическое влияние. Они могут сделать это путем подкупа законодателя или бюрократа, то есть на основе передачи благ, или, что более разрушительно, путем изменения институциональных правил в пользу себя - например, путем закрытия конкуренции на рынках, где они уже доминируют, т. е. из-за наклона игрового поля все более круто в своих интересах.

Современные либеральные демократии имеют три ветви власти - исполнительную, судебную и законодательную, соответствующие трем основным категориям политических институтов: государству, верховенству закона и демократии. Исполнительная власть является отраслью, которая использует силу для обеспечения соблюдения правил и осуществления политики. Судебная и законодательная власти ограничивают исполнительную власть и направляют ее в общественных интересах. В основе институционных приоритетов в Соединенных Штатах, с их давней традицией недоверия к государственной власти, всегда подчеркивался приоритет институтов принуждения - судебной и законодательной власти над государством.

Американскую политику в XIX веке можно было охарактеризовать как «состояние судов и партий», когда правительственные функции, которые в Европе выполняла бы одна из исполнительных ветвей бюрократии, в США вместо этого исполняли судьи и избранные представители. До принятия закона Пендлтона в 1883 году государственные учреждения Соединенных Штатах заполнялись служащими на основании выдвижения их на основе покровительства политическими партиями. Создание современной централизованной основанной на заслугах бюрократии, способной осуществлять юрисдикцию на всей территории страны, началось только в 1880-е годы, и число профессиональных государственных служащих медленно увеличилось спустя полвека в эпоху Нового курса. Эти изменения прошли гораздо позже и более нерешительно, чем в таких странах, как Франция и Германия. «Большое правительство» в США особенно разрослось после выборов президента Рональда Рейгана в 1980-е годы. Но, видимо, необратимое увеличение объема правительства в ХХ веке маскирует большой спад в его качестве. Это в значительной степени связано с тем, что Соединенные Штаты вернулись определенным образом к прежнему «состоянию судов и партий», то есть к системе, в которой суды и законодательная власть узурпировали многие из собственных функций исполнительной власти, что делает действия правительства, в целом, непоследовательными и неэффективными.

Виноваты суды, действующие в британской традиции прецедентного права. История американских судов демонстрирует постоянное наращивание судебного компонента в решениях, которые в других развитых демократиях обрабатываются административной бюрократией. Это ведет к росту дорогостоящих судебных разбирательств, медлительности принятия решений и в высшей степени к несовместимости с исполнением законов. Сегодня в Соединенных Штатах суды вместо того, чтобы контролировать правительство, стали альтернативными инструментами для расширения правительственного управления. Параллельно исполнительная власть была узурпирована Конгрессом. Группы интересов, утратив способность непосредственно через взяточничество коррумпировать законодателей, нашли другие способы захвата их и контроля над ними. Эти группы интересов оказывают влияние непропорциональное их месту в обществе. Они искажают налоги и расходы, а также повышают общий уровень дефицита и способность манипулировать бюджетом в свою пользу. Они также подрывают качество государственного управления посредством многочисленных мандатов, выдаваемых Конгрессом. Оба явления - и постоянное наращивание судебного компонента в решениях, и распространение влияния групп интересов, как правило, подрывают доверие к правительству. Недоверие к правительству затем увековечивается и питает само себя. Недоверие к исполнительным органам ведет к требованию частых юридических проверок администрации, что снижает качество и эффективность управления. В то же время спрос на государственные услуги побуждает Конгресс вводить все новые мандаты на исполнительную власть. Оба процесса ведут к уменьшению бюрократической автономии, которая, в свою очередь, приводит к жесткому, нетворческому и некогерентному результату правления. Кризис демократического представительства выражается в том, что простые граждане не чувствуют, что их якобы демократическое правительство действительно отражает их интересы, а не находится под контролем различных теневых элит. Как это ни парадоксально, особенность этого явления заключается в том, что кризис представительства произошел в значительной степени из-за реформ, призванных сделать систему более демократичной. В итоге в наши дни существует переизбыток закона и слишком много демократии по отношению к американской государственной возможности.

Отправной точкой развития негативных процессов стало движение за гражданские права в 1950-х годах, когда фундаментальные решения генерировались судами. Модель использования судов для обеспечения соблюдения новых социальных правил затем использовали многие другие общественные движения - от охраны окружающей среды и безопасности потребителей, до прав женщин и однополых браков. Во второй половине ХХ века все европейские страны прошли через подобные изменения в правовом статусе расовых и этнических меньшинств, женщин и гомосексуалистов. Но во Франции, Германии и Великобритании такой же результат был достигнут не с помощью судов, а через министерство национального правосудия, действующего от имени парламентского большинства. Законодательные изменения правил были вызваны давлением общественности и средств массовой информации, но осуществлялись самим правительством, а не частными лицами, действующими совместно с системой правосудия.

В таких странах, как Франция и Германия, закон был на первом месте, затем - современное государство, и только потом - демократия. В Соединенных Штатах, напротив, на первом месте стояла очень глубокая традиция английского общего права, затем демократия и лишь потом развитие современного государства. Американское государство всегда оставалось слабее и менее способным, чем его европейские или азиатские коллеги. Что более важно - американская политическая культура с момента основания была построена вокруг недоверия к исполнительной власти.

Роль юристов в США резко расширилась в бурные годы социальных изменений в 1960-х и 1970-х годах. В сумме с Конгрессом в итоге США получили огромное расширение регулирующих функций государства.

Эту система громоздка не только уровнем регулирования себа, а в высшей степени «законническим» способом, как это осуществляется. Конгресс насоздавал кучу новых федеральных агентств, но не делегировал этим органам возможность отступления от правил - того, чем пользуются европейские или японские государственные учреждения. Конгресс намеренно поощряет судебный процесс за счет расширения круга возможных истцов. Если в конце 1960-х годов в год было примерно сто судов по проблемам государственного управления, то в 1980-е годы - 10 тыс, и более 22 тыс в конце 1990-х годов. Часто подобные конфликты в Швеции или Японии решались путем тихой консультации, тогда как в США заинтересованные стороны в бюрократии боролись через формальный судебный процесс. Государственное управление из-за этого все чаще стало сталкиваться с неопределенностью, процедурной сложностью, избыточностью, отсутствием завершенности, высокими операционными издержками. Система сделалась гораздо менее предсказуемой. С точки зрения качества государственной политики система ведет к большим затратам без гарантии результата. Американские консерваторы часто не понимают, что заложенное в основу недоверие к правительству делает американскую систему гораздо менее эффективной по части судебного регулирования, чем-то, что выбрали в демократических государствах с сильной исполнительной властью.

Виноваты группы интересов. Другая примечательная особенность политической системы США - это ее открытость к влиянию групп интересов. Такие группы могут осуществлять свое влияние, действуя на правительство через суд или же просто напрямую. Торговля политическим влиянием за деньги в современных США идет через заднюю дверь в форме, которая является совершенно законной и трудно искореняемой. Уголовная ответственность за взяточничество узко определена в законе США, как конкретная сделка, в которой политик и частная сторона явно договорились по принципу «ты - мне, я -тебе». Законом не покрывается то, что социологи называют «взаимным альтруизмом», или то, что антрополог может маркировать, как обмен подарками. В отношениях альтруизма один человек дает выгоду другому без явного ожидания, что он будет вознагражден ответной услугой. Обмен означает скорее моральное обязательство возвратить пользу каким-то образом в дальнейшем. Именно на основе такого рода сделки и основано лоббирование промышленности США. Современные государства создают строгие правила и стимулы для преодоления тенденции к благоприятствованию семье и друзьям, в том числе, включая такие практики, как экзамены на гражданские службы, квалификации заслуг, конфликты интересов. Против взяток действуют антикоррупционные законы. Но сила природной общительности настолько сильна, что она находит способ проникнуть в систему. Правила блокировки кумовства все еще достаточно сильны в США, чтобы не допустить явного фаворитизма и стать общей чертой в современной политике США, хотя интересно отметить, насколько сильно стремление создавать политические династии, вроде братьев Кеннеди, семейств Бушей и семейства Клинтонов.

Взаимный альтруизм свирепствует в Вашингтоне и является основным каналом, по которому заинтересованные группы преуспели в разлагающем влиянии на правительство. Заинтересованные группы способны влиять на членов Конгресса легально, просто сделав пожертвование без определенного ожидания возвращения милостей. Часто законодатель сам инициирует обмен подарками в пользу заинтересованной группы в надежде на то, что он получит какую-то выгоду после ухода с государственной службы. Взрыв лоббирования в Вашингтоне и рост групп интересов представляет удивительное зрелище в последние десятилетия. Например, в 1971 году в Вашингтоне действовало 175 зарегистрированных лоббистских фирм. Десятилетие спустя - примерно 2500. В 2009 году - 13 700.

Зачастую влияние групп интересов и лоббистов не стимулирует новую политику, но делает действующее законодательство гораздо хуже, чем оно могло бы быть. Законодательный процесс в Соединенных Штатах всегда был гораздо более фрагментирован, чем в странах с парламентскими системами и дисциплинированных партиями. Сумбур комитетов Конгресса с перекрытием взаимных юрисдикций часто приводит к нескольким и противоречащим друг другу мандатам. Этот децентрализованный законодательный процесс производит непоследовательные законы и практически приглашает участие групп интересов, которые, если и недостаточно сильны, чтобы сформировать общее законодательство, но могут, по крайней мере, защитить свои специфические интересы. Простые американцы выражают всеобщее презрение к влиянию групп интересов и денег на Конгресс. Опросы общественного мнения показывают, что доверие к Конгрессу упало до беспрецедентно низкого уровня, чуть выше однозначных цифр.

В современных Соединенных Штатах элиты говорят на языке свободы, но совершенно счастливы довольствоваться привилегиями. Экономист Олсон в своей работе заметил, что во времена мира и стабильности демократии имеют тенденцию к накоплению все большего числа групп интересов. Вместо того, чтобы создавать богатства экономической деятельностью, эти группы используют политическую систему для извлечения выгоды или ренты для себя. Эти ренты коллективно непродуктивны и дорогостоящи для общества в целом. Но широкая общественность была связана проблемой дефицита коллективных действий. В итоге негативные явления могут быть остановлены только большим шоком, таким как войны или революция.

По Мэдисону , какофония групп интересов коллективно будет взаимодействовать, чтобы производить общественный интерес так, как конкуренция на свободном рынке обеспечивает общественное благо через отдельных людей, действующих на основе их узких эгоистических интересов. Лови назвал это явление «группой интересов либерализма». Но не все группы одинаково способны к организации коллективных действий. Группы интересов, которые борются за внимание Конгресса США, представляют не весь американский народ, но наиболее организованные и (что часто сводится к тому же) наиболее богатые части американского общества. Это, как правило, работает против интересов неорганизованных, которые часто бедны, плохо образованы или иным образом маргинальны.

Политолог Моррис Фиорина представил существенные доказательства того, что американский «политический класс» является гораздо более поляризованным, чем сам американский народ. Политика определяется хорошо организованными активистами, будь то в партии и Конгрессе, средствах массовой информации или лоббистских группах интересов. Сумма действий этих групп активистов не дает компромиссную позицию, а приводит к поляризации и тупику в политике.

Блокирование решений. Фукуяма называет это явление подъемом «ветократии». Конституция США защищает свободу личности через сложную систему сдержек и противовесов, которые были специально разработаны основателями, чтобы ограничить власть государства. На практике в конституционной системе США полномочия не столько функционально разделены, сколько дублируется во всех отраслях, что приводит к периодическим узурпациям одной отрасли другой и конфликтам. Федерализм часто не делегирует определенные полномочия на соответствующий уровень управления, а, скорее, дублирует их на нескольких уровнях. При такой системе избыточной и не иерархической власти различные части правительства легко могут блокировать друг друга. В сочетании с общим расширением полномочий судов в политике и широким влиянием групп интересов, результатом становится несбалансированная форма правления, которая подрывает перспективы необходимых коллективных действий.

Эффективность консенсусного принятия решений быстро ухудшается, поскольку группы становятся большими и более разнообразными, и поэтому для большинства групп решения принимаются не на основе консенсуса, но с согласия некоторого подмножества населения. Чем меньше процент группы, необходимой для принятия решения, тем более легко и эффективно это можно сделать.

Политическая система США имеет гораздо больше сдержек и противовесов, или то, что политологи называют точек «вето», чем у других современных демократий. Это повышает издержки коллективных действий, а в некоторых случаях делает их невозможными вообще. В более ранние периоды истории США, когда одна или другая стороны были доминирующими, эта система служила средством умерить волю большинства и заставить его уделять больше внимания меньшинству.

В сравнении с американской системой Мэдисона, более равномерно сбалансированной и высоко конкурентной партийной системой представляется британская система демократии. Т. н. Вестминстерская система, которая развивалась в Англии в годы после Славной революции 1688 года, является одной из наиболее исполнительных в демократическом мире, так как в чистом виде она имеет очень мало точек вето. Традиция свободных СМИ в Соединенном Королевстве является еще одним важным неформальным средством контроля за исполнительной властью. В Вестминстерской системе имеется только одна всесильная законодательная палата. В Вестминстерской системе нет отдельного поста президента, нет сильной верхней палаты, нет писаной конституции, а поэтому нет судебного пересмотра, нет федерализма или передачи государственных полномочий населенным пунктам. В Великобритании мажоритарная избирательная система наряду с сильной партийной дисциплиной имеет тенденцию производить двухпартийную систему и сильное парламентское большинство. Прекращение прений у законодателей требует простого большинства членов парламента. Парламентское большинство выбирает правительство с сильной исполнительной властью, и, когда оно принимает законодательное решение, решение это вообще не может быть оспорено в судах. Именно поэтому британская система часто описывается как «демократическая диктатура». Но при концентрации полномочий Вестминстерская система, тем не менее, остается принципиально демократической, потому что, если избирателям не нравится правительство, они могут переизбрать его. Вотумом недоверия они могут сделать это немедленно, не дожидаясь конца срока. Это означает, что правительство более чувствительно к восприятию общей пользы, чем к потребностям конкретных групп интересов или системы лоббирования.

Различие систем Вестминстерской и Мэдисона очевидно, когда сравнивается достаточно простое процедурно принятие бюджета в Великобритании и долгое и мучительно трудное в США. Однако классической Вестминстерской системы больше не существует нигде в мире, в том числе в самой Великобритании, так как эта страна постепенно приняла систему сдержек и противовесов. Тем не менее, Соединенное Королевство по-прежнему имеет меньше точек вето, чем Соединенные Штаты. Германия, Нидерланды и скандинавские страны, в частности, были в состоянии поддерживать более высокий уровень доверия к правительству, что делает государственное управление менее состязательным, более согласованным и лучше адаптированным к изменяющимся условиям глобализации. Картина выглядит иначе для ЕС в целом. В последние десятилетия наблюдается значительное увеличение числа и изощренность лоббистских групп в Европе. Со сдвигом управления от национальных столиц в Брюссель европейская система в целом начинает напоминать то, что существует в Соединенных Штатах. Отдельные парламентские системы в Европе могут позволить себе меньшее количество точек вето, чем системы сдержек и противовесов США, но с добавлением большого европейского уровня в нее добавляется намного больше точек с правом вето. Рост ЕС также американизирует Европу относительно роли судебных органов. Новая структура европейской юриспруденции с ее многочисленными и перекрывающимися уровнями увеличила, а не уменьшила количество судебных вето в системе.

Решение современных общественных проблем требует здоровой хорошо функционирующей политической системы, которой у Соединенных Штатов в настоящее время нет. Некоторые страны Латинской Америки, скопировавшие президентскую систему в США в ХIХ веке, имеют схожие проблемы с затором принятия решений и политизированной администрацией.

Конгресс США ревностно охраняет свое право издавать законы. Несколько комитетов Конгресса зачастую производят повторение и дублирование или создается несколько агентств с аналогичными целями. Пентагон, например, работает под контролем 500 мандатов, за которые он обязан ежегодно отчитываться перед Конгрессом. Конгресс создал около 50 отдельных программ для переподготовки работников и 82 отдельных проекта по совершенствованию квалификации учителей. Финансовый сектор в США разделен между Федеральной резервной системой, Министерством финансов, Комиссией по ценным бумагам и биржам, Федеральной корпорацией страхования депозитов, Администрацией национального кредитного союза, Комиссией по торговле товарными фьючерсами, Федеральным агентством по финансированию жилья, а также множеством государственных генеральных прокуроров, которые решили взять на себя контроль за банковским сектором. Как ни странно, опросы общественного мнения показывают высокую степень доверия общества именно к тем учреждениям, таким, например, как НАСА, которые наименее подлежат немедленному демократическому надзору. Политическая система США представляет собой сложную картину, в которой система сдержек чрезмерно сдерживает процесс принятия решений.

Процесс и следствия политического распада. В условиях острой политической поляризации децентрализованная система США все меньше и меньше способна представлять интересы мажоритарных групп и дает чрезмерный перевес заинтересованным группам и активистам организаций, которые в своей совокупности не складываются в суверенный американский народ. Это не первый случай, когда политическая система США была поляризована и нерешительна. В середине ХIХ века она не могла решить вопрос о расширении рабства на новые территории, а в последние десятилетия ХIХ века не могла определить, что является приоритетом политики - аграрное или промышленное общества. Система Мэдисона сдержек и противовесов и партий с их клиентелой, управляющих политической системой, была достаточна для управления изолированной и в основном аграрной страной в ХIХ веке, но не теперь - глобализованной мировой державой.

Сегодня еще раз Соединенные Штаты попали в ловушку своих собственных политические институтов. Поскольку американцы не доверяют власти, они, как правило, не желают делегировать ей полномочия принимать решения, как это происходит в других демократических странах. Вместо этого, Конгресс предписывает сложные правила, которые уменьшают автономию правительства и ведут к медленному и дорогостоящему процессу принятия решений.

Правительство в заданных условиях не действует хорошо, что подтверждает отсутствие доверия к нему со стороны народа. Последний в этих условиях не хочет платить более высокие налоги, которые, как народ считает, власти впустую растратят. Но без соответствующих ресурсов правительство не может функционировать должным образом.

Два препятствия стоят на пути обращения вспять тенденции к распаду. Первое из них является вопросом политики. Многие политические деятели в Соединенных Штатах признают, что система не работает хорошо, но тем не менее, они имеют сильные интересы в сохранении текущего положения. Ни одна политическая партия не имеет стимула к отсечению себя от доступа к деньгам групп интересов, а группам интересов не нужна система, в которой деньги не будут покупать влияние.

Подобно тому, как это произошло в 1880-е годы, в США должна появиться коалиция реформ, объединяющая группы без доли участия их в нынешней системе. Но достижение коллективных действий среди таких групп очень трудно. Они нуждаются в руководстве и четкой программе. Ни того ни другого в настоящее время не наблюдается.

Вторая проблема кроется в мире идей. Традиционное американское решение восприятия правительственной дисфункции - попытаться расширить демократическое участие и прозрачность. Но большинство граждан не имеют ни времени, ни желания решать сложные вопросы государственной политики. Поэтому расширение участия просто проложит путь для хорошо организованных групп активистов, чтобы получить больше власти. Очевидное решение этой проблемы - было бы отказаться от некоторых из потенциальных демократизирующих реформ, но никто не решается представить, что страна нуждается в меньшем участии и прозрачности.

В результате развитие политической болезни страны и маловероятная перспектива конструктивных и постепенных реформ продлят процесс распада американской политической системы, который, вероятно, продолжится до тех пор, пока какой-нибудь внешний удар не вызовет в свет настоящую коалицию реформ и активизирует ее к действию.

(1) Джеймс Мэдисон (1751-1836) - американский государственный деятель, четвертый президент США, один из ключевых авторов Конституции США и Билля о правах.

Фрэнсис Фукуяма - американец японского происхождения. Он родился 27 октября 1952 года в Чикаго. В 1974 году он окончил Корнеллский университет, а в 1977 получил в Гарварде степень доктора политических наук. Его карьера началась в Управлении политологических исследований РЭНД-корпорации, где он работал с 1979 по 1996 год. С 1996 года по настоящее время Ф. Фукуяма является профессором политологии в Университете Дж. Мэйсона в городе Фэрфаксе (штат Виржиния).

В 1989 г. Ф. Фукуяма опубликовал в журнале «National Interest» статью с интригующим названием - «Конец истории?». Она была перепечатана более, чем в тридцати странах. А в 1992 году он опубликовал книгу «Конец истории и последний человек», а в 1995 - «Доверие. Социальные добродетели и созидание благосостояния». Эти книги окончательно закрепили за ним славу блестящего политолога. Но позднее появились и новые свидетельства его таланта - книги «Великое крушение» и «Наше постчеловеческое будущее», а также многочисленные статьи («Главенство культуры», «Началась ли история опять?», «Почему мы должны беспокоиться?» и др. Остановимся здесь на самых значительных работах Ф. Фукуямы.

Понимание исторического развития Ф. Фукуямы

В книге конец истории и последний человек Фукуяма пытается ответить на вопросы: «Имеет ли история направление, и есть ли смысл думать, что может существовать универсальная эволюция в направлении либеральной демократии и действительно ли почти все общества развиваются в определенном направлении или их истории движутся по циклическим или просто случайным путям?». В качестве предполагаемого механизма направленных исторических изменений он выбирает естественные науки, так как благодаря научному знанию происходят различные исторические изменения, меняется форма производства, культура, образование и так далее.

Фукуяма считает, что первым из способов, которым современная наука порождает изменения, это военное соревнование. Второй способ – это прогрессивное покорение природы с целью удовлетворения желаний человека, по-другому это называется экономическим развитием. «Угроза войны заставляет государства выстраивать свои социальные системы по чертежам, наиболее выгодным для создания и внедрения технологий. Современная наука дает решающее военное преимущество тем обществам, которые могут разрабатывать, производить и внедрять технологии наиболее эффективно, и относительное превосходство растет вместе с ростом скорости технологических изменений». По его мнению, именно эти обстоятельства побудили советское правительство предпринять фундаментальные реформы в экономики, чтобы в дальнейшем сохранить конкурентоспособность в экономической и военной сфере.

В своих рассуждениях Фукуяма приходит к выводу, что науки порождают направленность истории. Далее у него возникает другой вопрос, если науки создают направленность истории, «может ли человечество в целом обратить направленность истории путем утери научного метода или запрета на него?». Этот вопрос он делит на два:

1. может, ли наука быть сознательно отвергнута современными обществами?

2. может, ли глобальный катаклизм послужить причиной невольной утраты современной науки?

Размышляя над этими вопросами, он приходит к выводу, что сознательно от благ цивилизации, которые создаются с помощью научных достижений, человечество не откажется. Даже глобальный катаклизм не может стать причиной утраты современной науки: «Поскольку даже если удастся уничтожить современное оружие и накопленные знания, позволяющие его создать, нельзя уничтожить память о методе, который сделал это оружие возможным. Зависимость человека от науки после катаклизма может даже усилиться, если она окажется по природе своей экологической, то есть если лишь с помощью науки можно сделать Землю снова обитаемой».

Он приходит к выводу, что циклическая история возможна только в том случае, если существующая цивилизация исчезнет полностью, не оставив ни каких следов. Поступательное же движение науки порождает направленность истории. «Господство современной науки вряд ли можно обратить вспять, при каких-либо обстоятельствах».

Западные институты, равно как и научный метод, который был открыт на Западе, обладают универсальной применимостью. Существует глубинный исторический механизм, который ведет к долгосрочной конвергенции поверх культурных границ: во-первых, наиболее сильно в экономике, затем в сфере политики, и наконец - в культуре. В первую очередь этот процесс движется вперед благодаря современной науке и технологиям, способности которых создавать материальное богатство, и орудия войны настолько велики, что делают науку и технологии необходимыми для всех обществ

Развивая свое предположение Фукуяма, не задумывается об отрицательных последствиях научного прогресса.

Первым кто усомнился, во благе науки был Ж. Ж. Руссо. Французский философ XX века Рено Генон считает, так же как и Руссо, что научные достижения ведут современный мир к гибели. «Новые изобретения, число которых с каждым днем возрастает, становятся все более и более опасными благодаря тому, что они апеллируют к таким силам, чья истинная природа остается совершенно неизвестной для использующих их людей. И более чем вероятно, что именно благодаря этим тревожным изобретениям современный мир сам породит причину собственной гибели, если движение в этом направлении не будет остановлено в ближайшее время, пока это еще возможно».

Анализируя статью, Цофнас А. Ю. написал: «История по Фукуяме развертывается, главным образом, в экономико-идеологической плоскости, как вектор реализации двух человеческих устремлений – к удовлетворению материальных потребностей и к теоретическому обоснованию своего места в обществе и государстве».

§ 2. Влияние идеологии на развитие истории

Фукуяма убежден, что именно наука ведет к капитализму в сфере экономики и к либерализму в сфере политике. Но есть такие страны, которые прошли первые этапы индустриализации, стали экономическими развитыми, урбанизированными, обладающие сильными государственными структурами, но при этом не стали ни капиталистическими не демократическими. К ним относятся государства с центральным планированием экономики и коммунистическим режимом. Ярким примером такого государства может служить Советский Союз. Благодаря идеологической пропаганде среди малограмотного населения Советский Союз начал не только быстрыми темпами развиваться, но и распространять свою идеологию. По мнению Э. М. Чорана чтобы выделяться среди других народов, найти свое неповторимое лицо, народу нужна безумная идея, которая, ставя перед ним цели, ведет его вперед. Так коммунистическое учение действует как стимулятор: толкает вперед, способствует расширению.

Фукуяма считает, что именно распространение коммунизма помешали становлению демократии в XX веке, так как она разрушающе действовала на зачатки демократии в отстающих странах. Коммунистические идеи особенно в послевоенное время распространялись с невероятной быстротой. «Считалось, что тоталитарное государство может не только вечно длить свое существование, но размножаться по всему миру, реплицируя себя как вирус. Когда коммунизм был занесен в Восточную Германию, на Кубу, во Вьетнам, в Эфиопию - он всюду появлялся снабженный авангардной партией, централизованными министерствами, полицейским аппаратом и идеологией, охватывающий все стороны жизни. И эти институты действовали независимо от национальных или культурных традиций рассматриваемых стран».

Чтобы не допустить распространения коммунизма, демократические государства начали распространять свою политику. Основная мысль, состоит в том, что западная либеральная демократия – вот та идейная основа, единственная идеологическая модель, которая, победив другие, обеспечит нам бесконфликтный, непротиворечивый мир.

Это противостояние вошло в историю как «Холодная война». Этот термин был введен в обращение У. Черчиллем в Фултоне 5 марта 1946 года. В своем обращении он констатировал, что Европа оказалась разделенной «железным занавесом», и призвал западную цивилизацию объявить войну «коммунизму». В ходе «Холодной войны» идет постоянная гонка вооружения, применяются экономические меры давления, осуществляется организация военно-стратегических плацдармов и баз. Гонка вооружения способствовала развитию экономическому кризису в социалистических странах, которые на собственном опыте убедились в неэффективности центрального планирования. Вскоре были предприняты некоторые реформы, которые привели к распаду Советского Союза и исчезновению коммунистических идей. «Идеологическая угроза, которую они представляли для либеральных демократий, исчезла, а после ухода Красной армии из Восточной Европы во многом исчезла и военная».

Фукуяма видит в повороте социалистических стран к демократическим ценностям, к использованию рыночных механизмов в экономике, торжество либерально-демократических идей. Он имеет все основания считать эту победу окончательной, и потому выдвигает лозунг о "конце истории". Тезис конца истории базируется на основных двух постулатах: идее окончательной победы либерализма над коммунизмом в идеологической борьбе и на представлении современного западного общества как некого демократического и эгалитарного идеала, который и достигнут благодаря либерализму.

С падением коммунизма историческая задача человечества была решена, и более нет, и не может быть угрозы либеральной демократии в мировом масштабе и историческом смысле. Идеология либерализма – основа для объединения людей Земли в единое Человечество. А ее единственно мыслимое следствие – универсальная и окончательная форма правления в виде либеральной демократии западного образца. Правда, отмечает Фукуяма, победа эта произошла пока только в форме идей, а в реальном мире до победы еще далеко. К концу ХХ в., считает Фукуяма, у западной идеи либерализма не оказалось "никаких жизнеспособных альтернатив". Над фашизмом и коммунизмом одержана внушительная победа, национализм и религиозный фундаментализм успешно нейтрализуются системой.

Даже если многим странам еще далеко до стандартов либеральной демократии, данная идея незримо присутствует как идеальная цель где-то впереди. «То чему мы, вероятно, свидетели,- не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления».

По мнению Загоровского А.В. Конец истории не возможен, так как если идеологическая вражда будет преодолена, останутся другие противоречия между государствами. Изменение системы международных отношений, если и снимет некоторые сегодняшние проблемы, то неизбежно усилит другие, породит новые.

Принимая участие в дискуссии, вокруг статьи Фукуямы, Лебедева М.М. высказала мнение: «конец истории должен означать, в том числе и конец либерально – демократической идеологии. Существование различных идеологий и идейных течений в мире нормально и естественно. Именно многообразие идей и их противоречивость составляет основу развития мирового сообщества. В будущем же вовсе не исключено появление новых, совершенно иных мировых идеологий» .

Задача мировых сообществ заключается в том, чтобы научиться улаживать противоречия, которые существуют или будут существовать между различными идеями такими способами как переговоры, посредничество, консультации. В мире социальной науке сегодня одно из центральных мест занимает положение, согласно которому общественное развитие предполагает не столько конфронтационность, непримиримое столкновение различных идей, культур, ценностей, сколько их взаимное обогащение, диалог и через это их гармонизацию. Таким образом если говорить о конце истории, то это скорее конец истории войн, насилия, и нет смысла связывать конец истории с победой либеральной идеологии

Однако и сам Фукуяма признается, что конец истории печален: «Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, - вместо всего этого - экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворении изощренных запросов потребителя. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории... Признавая неизбежность постисторического мира, я испытываю самые противоречивые чувства к цивилизации, созданной в Европе после 1945 года, с ее североатлантической и азиатской ветвями... Быть может, именно эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?» .

Книга Фукуямы больше всего похожа на два толстых сухих коржа, между которых едва просматривается до обидного тонкий слой аппетитной начинки.

Теория «слома эпох», развиваемая Фукуямой, представлялась мне довольно любопытной. Человечество как раз сейчас переживает переход от индустриального общества к информационному, когда прежние ценности разрушены, а новые еще не сформированы. Как и все перемены, переход не может быть безболезненным. Изменяется рынок труда, женщины работают все больше и их доходы увеличиваются, семьи разрушаются, детей рождается все меньше, преступность растет – вот основные проблемы Великого Разрыва, тесно между собою связанные. Хотя кое-какие их этих пунктов сами по себе явления положительные, они оказывают неоднозначное влияние на остальные.

Поскольку книга в основном базируется на американском материале, автор много внимания уделяет вопросам индивидуализма, либеральных ценностей и той легкости и естественности, с которой американцы объединяются в группы и сообщества. Индивидуализм, являющийся величайшей ценностью американской нации, достиг опасных масштабов. Люди тоскуют по сплоченному обществу, но при этом никто не готов поступиться своими индивидуалистскими ценностями и настроениями. Хотеть всего и сразу – вот основная проблема современных людей. Они быстро и охотно вступают в различные группы и объединения (если, конечно, это не слишком обременительно), но сами эти группы остаются слабыми, с ненадежными связями, а за их пределами – все те же одиночество, недоверие и пустота. Феномен миниатюризации общества, выражающийся в наличии множества групп, влияние которых, однако, слабое и неустойчивое. Вряд ли в ближайшее время получится разрешить это противоречие, когда люди хотят одновременно проявлять моральный индивидуализм и быть частью общности. Эти-то рассуждения и представляют собой ту самую начинку, пусть даже обсуждать эту тему – все равно что толочь воду в ступе.

Вопросы формирования норм морали и правил, социального капитала, групп, сетей и иерархий занимают большую часть книги. Главы с названиями вроде «Границы спонтанности и неизбежность иерархии» вызывают мало энтузиазма. Смахивает на учебник по социологии, степень увлекательности соответствующая.

Фрэнсис Фукуяма затрагивает много глубоких и потенциально интересных аспектов. Не начинает ли культурный релятивизм в какой-то момент разрушать сам себя? Не принесла ли Таблетка большего освобождения мужчинам, чем женщинам? Может ли «закончиться» социальный капитал? Проблема в том, что автор часто берет такой раздражающе сухой и самоуверенный тон, что с ним хочется немедленно начать спорить даже тогда, когда он говорит дельные вещи. И сама книга, повторюсь, сухая, напичканная статистикой и нечитаемыми диаграммами, за что, конечно, ответственно отвратительное качество печати. Вот уж чего не ожидала от этой вроде бы добротной серии.

ФУКУЯМА Ёсихиро Франсис (р. 1952) – американский политолог и философ (сам себя определяет как "политэкономиста"), В 1980-е гг. работал в Государственном департаменте США, в 1990-е гг. переключился на академическую карьеру.

С 2012 г. – сотрудник Института международных исследований при Стэнфордском университете.

Мировую известность Ф. Фукуяме принесла статья "Конец истории?" (1989), впоследствии переработанная в книгу "Конец истории или последний человек" (1992). В ней разрабатывается концепция единственного магистрального пути человечества по образцу демократического общества американского типа. По мнению автора, с распадом мировой системы социализма исчезло последнее серьезное препятствие, мешавшее миру добровольно выбирать ценности западной демократии. Нынешнее беспрепятственное распространение либеральных демократий во всем мире может стать конечной точкой социокультурной эволюции человечества и наконец-то получит реальный шанс на осуществление старинная идея мирового правительства, способного наводить и поддерживать порядок в мировом масштабе.

Основные труды на русском языке: "Конец истории?"; "Конец истории и последний человек"; "Сильное государство: Управление и мировой порядок в XXI веке".

Наблюдая, как разворачиваются события в последнее десятилетие или около того, трудно избавиться от ощущения, что во всемирной истории происходит нечто фундаментальное. В прошлом году появилась масса статей, в которых был провозглашён конец холодной войны и наступление "мира". В большинстве этих материалов, впрочем, нет концепции, которая позволяла бы отделять существенное от случайного; они поверхностны. Так что если бы вдруг г-н Горбачев был изгнан из Кремля, а некий новый аятолла – возвестил 1000-летнее царство, эти же комментаторы кинулись бы с новостями о возрождении эры конфликтов.

И все же растет понимание того, что идущий процесс имеет фундаментальный характер, внося связь и порядок в текущие события. На наших главах в двадцатом веке мир был охвачен пароксизмом идеологического насилия, когда либерализму пришлось бороться сначала с остатками абсолютизма, затем с большевизмом и фашизмом и, наконец, с новейшим марксизмом, грозившим втянуть нас в апокалипсис ядерной войны. Но этот век, вначале столь уверенный в триумфе западной либеральной демократии, возвращается теперь, под конец, к тому, с чего начал: не к предсказывавшемуся еще недавно "концу идеологии" или конвергенции капитализма и социализма, а к неоспоримой победе экономического и политического либерализма.

Триумф Запада, западной идеи очевиден прежде всего потому, что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив. В последнее десятилетие изменилась интеллектуальная атмосфера крупнейших коммунистических стран, в них начались важные реформы. Этот феномен выходит за рамки высокой политики, его можно наблюдать и в широком распространении западной потребительской культуры, в самых разнообразных ее видах: это крестьянские рынки и цветные телевизоры – в нынешнем Китае вездесущие; открытые в прошлом году в Москве кооперативные рестораны и магазины одежды; переложенный на японский лад Бетховен в токийских лавках; и рок-музыка, которой с равным удовольствием внимают в Праге, Рангуне и Тегеране.

То, чему мы, вероятно, свидетели, – не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления. Это не означает, что в дальнейшем никаких событий происходить не будет и страницы ежегодных обзоров "Форин Афферз" по международным отношениям будут пустовать, – ведь либерализм победил пока только в сфере идей, сознания; в реальном, материальном мире до победы еще далеко. Однако имеются серьезные основания считать, что именно этот, идеальный мир и определит в конечном счете мир материальный. [...]

Поскольку само человеческое восприятие материального мира обусловлено осознанием этого мира, имеющим место в истории, то и материальный мир вполне может оказывать влияние на жизнеспособность конкретного состояния сознания. В частности, впечатляющее материальное изобилие в развитых либеральных экономиках и на их основе – бесконечно разнообразная культура потребления, видимо, питают и поддерживают либерализм в политической сфере. Согласно материалистическому детерминизму, либеральная экономика неизбежно порождает и либеральную политику. Я же, наоборот, считаю, что и экономика и политика предполагают автономное предшествующее им состояние сознания, благодаря которому они только и возможны. Состояние сознания, благоприятствующее либерализму, в конце истории стабилизируется, если оно обеспечено упомянутым изобилием. Мы могли бы резюмировать: общечеловеческое государство – это либеральная демократия в политической сфере, сочетающаяся с видео и стерео в свободной продаже – в сфере экономики. [...]

Действительно ли мы подошли к концу истории? Другими словами, существуют ли еще какие-то фундаментальные "противоречия", разрешить которые современный либерализм бессилен, но которые разрешались бы в рамках некоего альтернативного политико-экономического устройства? Поскольку мы исходим из идеалистических посылок, то должны искать ответ в сфере идеологии и сознания. Мы не будем разбирать все вызовы либерализму, исходящие в том числе и от всяких чокнутых мессий; нас будет интересовать лишь то, что воплощено в значимых социальных и политических силах и движениях и является частью мировой истории. Неважно, какие там еще мысли приходят в голову жителям Албании или Буркина-Фасо; интересно лишь то, что можно было бы назвать общим для всего человечества идеологическим фондом.

В уходящем столетии либерализму были брошены два главных вызова – фашизм [...] и коммунизм. Согласно первому, политическая слабость Запада, его материализм, моральное разложение, утеря единства суть фундаментальные противоречия либеральных обществ; разрешить их могли бы, с его точки зрения, только сильное государство и "новый человек", опирающиеся на идею национальной исключительности. Как жизнеспособная идеология фашизм был сокрушен Второй мировой войной. Это, конечно, было весьма материальное поражение, но оно оказалось также и поражением идеи. Фашизм был сокрушен не моральным отвращением, ибо многие относились к нему с одобрением, пока видели в нем веяние будущего; сама идея потерпела неудачу. После войны люди стали думать, что германский фашизм, как и другие европейские и азиатские его варианты, был обречен на гибель. Каких-либо материальных причин, исключавших появление после войны новых фашистских движений в других регионах, не было; все заключалось в том, что экспансионистский ультранационализм, обещая бесконечные конфликты и в конечном итоге военную катастрофу, лишился всякой привлекательности. Под руинами рейхсканцелярии, как и под атомными бомбами, сброшенными на Хиросиму и Нагасаки, эта идеология погибла не только материально, но и на уровне сознания; и все протофашистские движения, порожденные германским и японским примером, такие как перонизм в Аргентине или Индийская национальная армия Сабхаса Чандры Боса, после войны зачахли.

Гораздо более серьезным был идеологический вызов, брошенный либерализму второй великой альтернативой, коммунизмом. Маркс утверждал, на гегелевском языке, что либеральному обществу присуще фундаментальное неразрешимое противоречие: это – противоречие между трудом и капиталом. Впоследствии оно служило главным обвинением против либерализма. Разумеется, классовый вопрос успешно решен Западом. Как отмечал (в числе прочих) Кожев, современный американский эгалитаризм и представляет собой то бесклассовое общество, которое провидел Маркс. Это не означает, что в Соединенных Штатах нет богатых и бедных или что разрыв между ними в последние годы не увеличился. Однако корни экономического неравенства – не в правовой и социальной структуре нашего общества, которое остается фундаментально эгалитарным и умеренно перераспределительным; дело скорее в культурных и социальных характеристиках составляющих его групп, доставшихся по наследству от прошлого. Негритянская проблема в Соединенных Штатах – продукт нс либерализма, но рабства, сохранявшегося еще долгое время после того, как было формально отменено.

Поскольку классовый вопрос отошел на второй план, привлекательность коммунизма в западном мире – это можно утверждать смело – сегодня находится на самом низком уровне со времени окончания Первой мировой войны. Судить об этом можно по чему угодно: по сокращающейся численности членов и избирателей главных европейских коммунистических партий и их открыто ревизионистским программам; по успеху на выборах консервативных партий в Великобритании и ФРГ, Соединенных Штатах и Японии, выступающих за рынок и против этатизма; по интеллектуальному климату, наиболее "продвинутые" представители которого уже не верят, что буржуазное общество должно быть наконец преодолено. Это не значит, что в ряде отношений взгляды прогрессивных интеллектуалов в западных странах не являются глубоко патологичными. Однако те, кто считает, что будущее за социализмом, слишком стары или слишком маргинальны для реального политического сознания своих обществ. [...]

Допустим на мгновение, что фашизма и коммунизма не существует: остаются ли у либерализма еще какие-нибудь идеологические конкуренты? Или иначе: имеются ли в либеральном обществе какие-то неразрешимые в его рамках противоречия? Напрашиваются две возможности: религия и национализм.

Все отмечают в последнее время подъем религиозного фундаментализма в рамках христианской и мусульманской традиций. Некоторые склонны полагать, что оживление религии свидетельствует о том, что люди глубоко несчастны от безличия и духовной пустоты либеральных потребительских обществ. Однако хотя пустота и имеется и это, конечно, идеологический дефект либерализма, из этого не следует, что нашей перспективой становится религия [...]. Вовсе не очевидно и то, что этот дефект устраним политическими средствами. Ведь сам либерализм появился тогда, когда основанные на религии общества, не столковавшись по вопросу о благой жизни, обнаружили свою неспособность обеспечить даже минимальные условия для мира и стабильности. Теократическое государство в качестве политической альтернативы либерализму и коммунизму предлагается сегодня только исламом. Однако эта доктрина малопривлекательна для немусульман, и трудно себе представить, чтобы это движение получило какое-либо распространение. Другие, менее организованные религиозные импульсы с успехом удовлетворяются в сфере частной жизни, допускаемой либеральным обществом.

Еще одно "противоречие", потенциально неразрешимое в рамках либерализма, – это национализм и иные формы расового и этнического сознания. И действительно, значительное число конфликтов со времени битвы при Йене было вызвано национализмом. Две чудовищные мировые войны в этом столетии порождены национализмом в различных его обличьях; и если эти страсти были до какой-то степени погашены в послевоенной Европе, то они все еще чрезвычайно сильны в третьем мире. Национализм представлял опасность для либерализма в Германии, и он продолжает грозить ему в таких изолированных частях "постисторической" Европы, как Северная Ирландия.

Неясно, однако, действительно ли национализм является неразрешимым для либерализма противоречием. Во-первых, национализм неоднороден, это не одно, а несколько различных явлений – от умеренной культурной ностальгии до высокоорганизованного и тщательно разработанного национал-социализма. Только систематические национализмы последнего рода могут формально считаться идеологиями, сопоставимыми с либерализмом или коммунизмом. Подавляющее большинство националистических движений в мире не имеет политической программы и сводится к стремлению обрести независимость от какой-то группы или народа, нс предлагая при этом сколько-нибудь продуманных проектов социально- экономической организации. Как таковые, они совместимы с доктринами и идеологиями, в которых подобные проекты имеются. Хотя они и могут представлять собой источник конфликта для либеральных обществ, этот конфликт вытекает не из либерализма, а скорее из того факта, что этот либерализм осуществлен не полностью. Конечно, в значительной мере этническую и националистическую напряженность можно объяснить тем, что народы вынуждены жить в недемократических политических системах, которых сами не выбирали.

Нельзя исключить того, что внезапно могут появиться новые идеологии или не замеченные ранее противоречия (хотя современный мир, по-видимому, подтверждает, что фундаментальные принципы социально- политической организации не так уж изменились с 1806 г.). Впоследствии многие войны и революции совершались во имя идеологий, провозглашавших себя более передовыми, чем либерализм, но история в конце концов разоблачила эти претензии. [...]

Конец истории печален. Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, – вместо всего этого – экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворение изощренных запросов потребителя. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории. Я ощущаю в самом себе и замечаю в окружающих ностальгию по тому времени, когда история существовала. Какое-то время эта ностальгия все еще будет питать соперничество и конфликт. Признавая неизбежность постисторического мира, я испытываю самые противоречивые чувства к цивилизации, созданной в Европе после 1945 года, с ее североатлантической и азиатской ветвями. Быть может, именно эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?

• Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. 1990. № 3. С. 134–148. URL: politnauka.org/library/dem/fukuyama-endofhistory.php

Фрэнсис Фукуяма относится к тому типу людей, которые смогли реализовать себя во множестве различных сфер. Он является известным специалистом в таких областях, как философия, политология и экономика. Помимо этого, он раскрыл свой потенциал в качестве писателя, подарив миру несколько значимых книг и множество статей на разные темы.

Ранние годы

Его история началась в Чикаго в 1952 году, когда Фрэнсис Фукуяма появился на свет в семье японских иммигрантов. Переселение семьи Фукуяма началось с дедушки Фрэнсиса, бежавшего в США от русско-японской войны. Его отец получил в Америке степень доктора наук, поэтому можно сказать, что мальчик воспитывался в такой среде, в которой господствовала тяга к знаниям. В школе будущий политолог делал большие успехи, однако он никогда не уделял особого внимания родным языку и культуре. Какие же направления для дальнейшего изучения выбрал молодой Фрэнсис Фукуяма? Биография его последующих лет доказывает, что академизм действительно занял центральное место в жизни будущего научного деятеля.

Образование

Окончив школу, Фрэнсис поступает в Корнельский университет, в котором изучает Он вышел оттуда бакалавром искусств и решил продолжить образование в в области сравнительного литературоведения. Проведя 6 месяцев в Париже, он понял, что это направление ему не подходит, в результате чего он решает изучать политологию в Гарварде. Там он сумел успешно защитить докторскую диссертацию по философии на тему политики советского вмешательства на Ближнем Востоке. Практически сразу после защиты он пробует себя в роли лектора в университетах Калифорнии. Как можно заметить, Фукуяма полностью посвятил себя науке, сумев затронуть самые обширные сферы и решив в итоге, какие из них для него более всего близки.

Карьера

Почти 10 лет своей жизни Фрэнсис Фукуяма посвятил работе в научно-исследовательском центре RAND Corporation, консультантом которого он остаётся и по настоящее время. Одним из главных жизненных достижений и пунктов в послужном списке становится должность специалиста по средиземноморскому сотрудничеству в Государственном департаменте США. Позже он становится заместителем директора по вопросам военно-политических отношений в Европе. Благодаря этому он стал членом делегации по ведению переговоров насчёт автономии Палестины. Этот опыт является неоценимым сокровищем на жизненном пути Фрэнсиса Фукуямы, ведь принадлежность к администрации Рейгана, а затем Джорджа Буша-старшего, значительно подняла его авторитет, что предоставило ему множество возможностей в последующей деятельности.

и публикации

В каких только известных и престижных заведениях ни работал Фрэнсис Фукуяма. Краткая биография последних 20 лет его жизни гласит, что за это время он успел побывать в профессорском кресле Школы общественной политики Он также занимал главенствующую должность в программе политического развития в Школе углублённых международных исследований при Университете верховенства. С 2012 года стал сотрудником Института международных исследований Фримена Спольи где также является специалистом в Центре по вопросам демократии, развития и права. И это далеко не весь список учреждений, в которых Фукуяма состоял благодаря своему высокому авторитету. Однако самую настоящую славу ему принесла публикация книги «Конец истории и последний человек», в основу которой легла его же научная статья. Обе эти работы привели к широкому обсуждению основных концепций и идей учёного, чему в значительной степени поспособствовал период выхода произведения, 1992 год, - период, когда только недавно пал Советский Союз.

Прочие работы Фрэнсиса являются не менее фундаментальными. В открытом доступе находится множество увлекательных интервью с Фукуямой и статей на различные темы, написанных этим ученым.

Основные исследования и взгляды

За долгие годы научной деятельности ему удалось изучить специфику множества проблем, охватывающих несколько временных периодов и этапов развития мировой политики. Естественно, за это время взгляды ученого на различные вопросы менялись. Больше всего внимания он уделяет вопросам международного сотрудничества, государственного устройства и политическим режимам современности, а также экономическим системам. Его отличают тонкое чутьё и способность к прогнозированию посредством всестороннего изучения детерминант и предпосылок тех или иных явлений в государствах.

Благодаря специфике работы в мире практически не осталось стран, в которых бы не побывал Фрэнсис Фукуяма. Фото выше сделано им во время пребывания в Сиднее, и высокое качество снимка доказывает наличие у ученого ещё одного увлечения, о котором не так широко известно. Пример Фукуямы заслуживает подражания, ведь редко кому удаётся так успешно реализовать себя на любимом поприще и при этом не забывать о хобби.